|
До армии я спал много и крепко, поскольку
знал, что меня защищают; сейчас, в армии, я сплю мало и чутко, так как сам
защищаю. Когда я приду из армии, я вообще спать не буду, потому что знаю, как
меня защищают.
(Из солдатского юмора)
Было 20
февраля 2001 года. В этот день мне предстояло защищать дипломный проект и,
возможно, де-юре стать специалистом в области физики металлов. Помню, тема моего
проекта звучала, как “Определение чисел переноса в твердых электролитах с
проводимостью по ионам кислорода”. Не стоит говорить, что с самого утра меня
трясло нервной дрожью, и все происходившее помню довольно смутно, за исключением
одной фразы.
После
объявления результатов аттестационной комиссии был небольшой фуршет с речами,
тостами, поздравлениями. Все были необыкновенно возбуждены, радостны и окрылены
первой победой в жизни, ведь все пять с половиной лет обучения нам всерьез
приходилось работать, прикладывая максимум усилий. Теперь же все было позади и
мы, довольные собой, неспешно потягивали из бокалов шампанское. В этот момент к
нам подошел наш преподаватель, Лисичкин Ю.В., и произнес следующее: “Вы, ребята,
бесспорно, молодцы. Это хороший старт. Но времени у нас всех мало. Даже самая
благоприятная статистика говорит, что мужики в России живут не более 60-65 лет.
Получается, что треть своей жизни вы уже прожили. И поверьте мне, это была самая
прекрасная и красивая треть. Спешите жить, осталось немного, и время утекает
сквозь пальцы”. До сих пор я помню эти слова и помнить буду дальше, потому что
они страшны в своей правде.
Судьба
новоиспеченного дипломированного специалиста могла сложиться принципиально двумя
способами: или, воспользовавшись бронью от армии, просидеть в одном из НИИ
города до истечения призывного возраста, или – армия. Вариант, связанный с
бегами, я даже не рассматривал. Помня слова Лиса (как мы звали того препода), я
отправился в военкомат и подал прошение о призыве меня на действительную
воинскую службу. И предполагать не мог, как сильно это решение изменит мою жизнь
и мою суть.
Последующие
три месяца прошли в ожидании и внутренней подготовке. Я с завидной регулярностью
посещал военкомат с вопросом “Когда?” и, видно, порядком всем поднадоел, но мне
обещали известить заранее о дне отправки и просили оставить их в покое.
Последний свой визит туда я совершил, как помню, 19 июня и мне было сказано, что
отправка нашей команды состоится через неделю. Удовлетворенный конкретным
ответом, я поехал на дачу и пробыл там с мамой до самого вечера, наслаждаясь
нежным июньским теплом и свежестью молодого лета. Около 7 часов вечера весь в
мыле появляется брат и сообщает, что отцу на работу звонил военком и известил -
солдатом я буду уже завтра! Что тут началось! Самое главное – постричься.
Сказано – сделано! Домой я появился с аккуратным ежиком, придававшим моему лицу
непривычно дебильный вид. Вечер провели с семьей и близкими знакомыми в узком
кругу, поскольку собрать всех не успели за недостатком времени. Женщины плакали
и сетовали, мужики учили жизни – все в своем азарте и с чувством участия. Ночь
прошла, как накануне защиты диплома, в агонии.
учебка
В 6.30 утра я
уже стоял около пункта отправки. Вокруг толпились такие же, как и я, служивые,
их мамки, няньки, дядьки и прочие сочувствующие. “Прощание славянки” не играли,
но и без того было море слез. Вскоре подали “Пазик”, который увез меня к новой
жизни. Не стану описывать пребывание на распределительном областном пункте и
транспортировку к месту прохождения службы – все эти события уложились в один
день и не требуют многого внимания. Уже в военном ЗИЛе защитной расцветки я
узнал, что служить буду в славном граде Козельске, в ракетных войсках
стратегического назначения. К месту мы прибыли часов в 10 вечера, когда уже
почти стемнело, а маленький провинциальный городок замер до утра. Первым местом,
куда нас отвели, была баня. Там мой аккуратный ежик под равнодушной рукой
сержанта покинул бедную голову и не появлялся уже на ней долго-долго. Форма была
новая, плотная, неразношенная. Военные портянки предательски сбивались и никак
не желали обтягивать гражданские ноги. Сапоги чуть меньше моего размера из
грубой кожи, при ходьбе они издавали невыносимые для уха звуки. В казарме я и
четверо моих товарищей по несчастью появились, когда там со всех сторон
раздавался храп и скрип старых кроватей, кто-то конвульсивно дергался и стонал.
Этот жуткий день подходил, наконец, к завершению! Последним аккордом стало то,
что всю ночь мне в лицо бил свет дежурной лампы, и я ни на миг не сомкнул глаз!
Под утро предатель-сон все же незаметно подкрался и я, утомленный, забылся.
“Батарея
подъем!” – еще сквозь сон услышал я и хотел открыть глаза, но старые привычки
говорили, что можно поваляться. Почему-то моего убеждения никто вокруг не
разделял, напротив, будто наперегонки молодые солдаты натягивали портки и куртки,
запихивали концы портянок в сапоги. Эта спешка мне сразу не понравилась! Надо
сказать, что и впоследствии утренний подъем доставлял мне массу неприятностей.
Теперь же, дабы не навлекать на свою голову приключений, я мгновенно включился в
эту гонку и через миг стоял в общем строю. А еще через миг мы уже бежали по
дивизии, тяжело дыша и волоча непослушные от тяжелых сапог ноги. Утренняя
зарядка – вещь для армии святая и неприкосновенная. В любое время года, при
любой погоде она состоится, поскольку в ней залог не только физического, но и
нравственного здоровья солдата. Три километра утром, три в обед – ровно столько
по подсчетам умных людей необходимо русскому воину, что быть в форме.
К концу
последнего круга мои мысли потеряли ясность, а сознание затуманилось; в висках
била дробь, по телу тек обильный пот. “Мама, забери меня обратно”, - пронеслось
в голове, но ответа не было. Я подумал, что хреново будет, раз такое начало. Но
деваться уже некуда, сам искал романтики – наслаждайся! Почему-то в казарму мы
входили не пешком, а по-прежнему бегом, да и все вообще в армии делается с
ускорением. Наверное, чтобы больше успевать!
Далее по
распорядку дня шли умывание, утренний осмотр и завтрак. Все бегом и в мыле, под
угнетающие окрики сержантов. Кричали на нас постоянно, по поводу и без.
Разговаривать там не принято – это признак слабости. Совершенно особенный ритуал
– наведение порядка в спальном расположении. Особенный он потому, что к этому
делу подходят со всей тщательностью и щепетильностью: все полосы на одеялах
должны образовывать длинную сплошную линию без изгибов, края подушек и одеял
своими острыми углами и прямыми формами должны приводить в восторг любого
посетителя. Одним словом – все должно быть параллельно и перпендикулярно. Но это
теперь происходившее кажется таким забавным, а тогда безумно раздражало и
сводило с ума. Горе тем уборщикам, чьи линии, подушки и одеяла не умиляли
сержантов. Одно, даже самое незначительное замечание могло заставить все эти
предметы вылететь на проходы и повторить утомительную процедуру заново.
После
завтрака следовала строевая подготовка. Непривычные ходить строем и в такт, мы
постоянно наскакивали на пятки друг другу, толкались в бока и сбивались с общей
ноги. Все без исключения на первых порах держались скованно, смотрели под ноги
себе и товарищам, непрестанно матерились и вздыхали. А когда дело доходило до
отработки строевых приемов поворотов на месте и в движении, выхода из строя и
постановки в него – тут начинался цирк и общее веселие. Наши угловатые движения,
непонятливость и многократные повторения одного и того же элемента сильно
раздражали бешеных сержантов, отчего нас дрессировали под палящим солнцем часами,
желая наказать и сломить. Поначалу строй изнывал от жары и жажды, тесные сапоги
до ломоты сдавливали ноги, так что при ходьбе, особенно строевым шагом, каждый
испытывал болезненные ощущения. Нарастало возмущение, непреодолимо хотелось
сказать этим самодовольным пижонам, издевающимся над нами, все, что ты о них
думаешь. Мое естество, привыкшее к честности и порядочности в отношениях с
людьми, не воспринимало происходящее, всячески выказывая внутренний протест.
Такое томление борющегося духа продолжалось довольно долго, а потом – потом на
помощь пришел смех, и все как-то мельчало и вместо раздражения начинало
приносить веселие. Можно было подумать, что мы потихоньку сходили с ума, но это
не так. Народная мудрость говорит, что пока у человека есть, что отнять, он
плачет; когда отнимать уже совершенно нечего – он смеется, потому что свободен.
Я видел, как на деле эта мудрость работала и приносила с собой облегчение.
Умение посмеяться над своими трудностями и проблемами – вот, пожалуй, один из
главных навыков, приобретенных мною вместе с умением ходить строевым шагом.
Постепенно
смех настолько входил в нашу жизнь, что с ним просыпались, проводили дни и
засыпали. Он лечил, но он же был и своеобразным сигналом для наших командиров –
пока смеется, все нормально, перестал, значит, расслабился, надо натянуть вожжи.
Фантазия наших начальников была безграничной. Создавалось впечатление, что
единственная и главная их задача состоит в том, чтобы найти нам занятие,
обеспечить работой и отвлечь от мыслительного процесса. Много позже,
замечательный человек, замполит моей части, м-р Тихонов ту же мысль выразил
конкретнее: “Когда солдату нечего делать, ему в голову начинают лезть всякие
дурацкие мысли. Отсюда следует, что мы должны сделать так, чтобы ему некогда
было думать!”. И надо сказать, у них это прекрасно получалось. С утра и до вчера
сотни солдат, словно в большом муравейнике, что-то мастерили, копали, красили,
чистили, таскали и т.д. Но ведь работы никогда не становилось меньше! Я до сих
пор этому дивлюсь.
То лето
выдалось необыкновенно жарким и безоблачным. С самого утра и до позднего вечера
раскаленный воздух жег кожу, а обильный пот лишь усиливал его действие. Вся моя
форма была в белых соляных разводах, портянки едва успевали просохнуть за ночь.
Впервые, наверное, я только и мечтал о том, чтобы солнце ушло. Но оно продолжало
усердно палить. Трава сохла на корню, с деревьев опадала пожелтевшая листва,
цветы не давали красок миру. В этих обстоятельствах безумно хотелось домой.
Нервы были напряжены до предела, крики сержантов сводили с ума и доводили до
бешенства, но молчать и подчиняться – вот мой удел сейчас. Прекрасно понимая
ситуацию, я учился терпению и выдержке.
Ежедневно
утром для уборки на территории назначались солдаты, не имевшие возможности
принять участия в празднике утренней зарядки. Преимущественно на территорию
попадали те, чьи ноги были сбиты до крови сапогами, либо простуженные, либо
новенькие и откровенные рахиты. Казалось, незавидный удел вставать за два часа
до общего подъема и плестись сквозь сон на уборку. Однако, со временем я начал
им откровенно завидовать, ведь моя обувка нещадно ломала ноги, а мозоли не
сходили с мизинцев и пяток – даже простая ходьба причиняла боль, что уж тут и
говорить о беготне. Но я держался принципа “ничего не ищи, но и ни от чего не
отказывайся, если предложат”. Когда становилось совсем невмоготу, меня помимо
желания назначали на свидание с метлой, и я немного отдыхал, хотя и в ущерб
сладкому и здоровому сну. К сожалению, день ото дня ноги мои становились все
хуже и хуже. Надежды на то, что сапоги со временем разносятся и станут мягче на
оправдались, ходить стало просто невозможно. Вдобавок ко всем неприятностям, в
нижней части спины начала расти какая-то опухоль, поначалу она просто росла, не
принося болезненных ощущений, но постепенно боль нарастала.
В один из
дней нам, молодому пополнению, был приготовлен сюрприз – тактические учения. Вся
их прелесть состояла в том, что мы должны были в полном боекомплекте преодолеть
расстояние в 4 км, выйти в полевой район и атаковать предполагаемого противника.
Весь боекомплект состоит из автомата АК-74, подсумка с рожками, бронежилета,
каски, саперной лопатки. Вся эта амуниция накидывала к нашему весу еще килограмм
15-20 и делала движения скованными и весьма неловкими. Деваться некуда – в путь!
Сочувствующие
взгляды гражданских прохожих провожали нас на серьезную операцию. Бежали прямо
по проезжей части в пыли машин, под безжалостным солнцем. Уже через 15 минут мы
были все мокрые, из-под касок ручейками стекал под форму горячий пот. От тяжелой
поступи сапог мой головной убор беспрестанно сползал на лоб, бронежилет – на
спину, а автомат бил прикладом по больной шишке внизу спины. В висках гулко
стучало, глаза застила пелена влаги и пыли. Тяжелое дыхание то и дело сбивалось,
горячий воздух обжигал легкие. Смотреть вперед не было сил – нужно было
переставлять ватные ноги. Хотелось плюнуть и остановиться, упасть на траву,
сбросить всю эту ношу и попросить ветер хоть немного охладить уставшее тело.
Позволить себе я этого не мог, ведь рядом были мои товарищи, и им было не легче,
чем мне, но они терпели. Шаг за шагом, то бегом, то переходя на шаг, строй
приближался к назначенному месту. Там по команде командира роты мы выстраивались
в цепь, атаковали, падали на землю и занимали оборону, вновь вскакивали и
атаковали мнимого противника. Теперь, за временем, я забыл армейские термины, а
тогда каждому нашему действию было свое название, иначе как по-умному мы их не
называли. При падениях и подъемах титановый бронежилет бил по спине, усиливая
боль. Постепенно дошло до того, что я не мог подняться с земли, не опершись на
автомат. Еле передвигая ноги, добрался до конца поля, где протекала небольшая,
но быстрая и холодная речка Жиздра. Ребята, с которыми нас вместе везли в часть,
видели мое такое состояние и поддерживали, как могли.
На берегу
речки наш гуманный старлей объявил привал и даже разрешил раздеться и искупаться,
рискуя пострадать, ведь при нас было боевое оружие, оставлять которое без
присмотра означало подводить себя под уголовную ответственность и трибунал. С
дикими воплями радости и детского еще восторга десятки тел погрузились, словно
молодые бегемоты, в холодную воду и над ее поверхностью поднялся пар – все вмиг
вскипело и забурлило. Еще в течение получаса ребята попеременно купались и
загорали, кто-то дремал, кто-то травил анекдоты, кто развешивал просохнуть форму
и портянки, но объединяло всех одно – чувство глубокой признательности нашему
командиру. Пусть он был немногим старше нас, и мнение его часто было мнением
дилетанта, однако, человеческое отношение к нам породило ответную реакцию –
пусть из чувства благодарности, но мы его слушались беспрекословно.
К сожалению,
все хорошее как-то особенно быстро заканчивается. Пришло время и нам
возвращаться в душные казармы. В часть вернулись к ужину. Под вечер меня начало
колотить и всю ночь я ворочался в сильном ознобе. Стертые ноги ныли, шишка на
спине конвульсировала, разгоняя по телу острую боль. Кое-как я промаялся до утра.
На уборку не попал, а потому сквозь силы вынужден был намотать на зарядке 3 км.
После завтрака все же пожаловался на свое самочувствие санинструктору, и меня
быстренько увели в госпиталь. В строй я вернулся лишь через три недели…
Госпиталь
Попав сюда
однажды, всегда стремишься вернуться вновь. Режим, сон, хорошая еда делают это
место привлекательным. Правда, среди сослуживцев постоянные посетители и
завсегдатаи госпиталя не пользуются уважением, их во многом оправданно считают
шлангами и халявщиками.
Мою шишку
удалили, но обилие гноя в ней и запущенность болезни затягивали выздоровление.
Через несколько дней я устал от безделья и чтобы хоть как-то коротать время,
предложил сестре-хозяйке заняться шитьем тапочек. Дело в том, что поток больных
был большим, старые кожаные тапочки быстро приходили в негодность, а чинить их
было некому. Итак, теперь я коротал время за этим нехитрым занятием. Не скажу,
что оно доставляло мне удовольствие, просто спасало от уныния. А, кроме того, я
заимел маленький блат. Благодарная сестра приносила мне из города пряники,
чистые тетради и стержни, почти в любое время я мог запросто посетить душ с
горячей водой – невиданная роскошь в армии. Многим это не нравилось, но
претензий никто не предъявлял потому, что все видели – все эти блага заработаны
честным трудом.
Со временем я
каким-то образом завоевал расположение женской части медицинского персонала
госпиталя. Украдкой женщины подкидывали мне конфетки, приносили читать книги,
брали мои письма, чтобы, минуя часть, отправить их в городе.
За время
болезни я получил два известия: хорошее и не очень. Огорчило меня то, что по
срокам я никак не попадал на присягу, а значит встреча с родителями, увольнение,
все это было под большим вопросом. Всех моих ребят уже распределили по частям,
не обошли вниманием и меня. Согласно этому распределению, служить мне предстояло
в батальоне тылового обеспечения (БТО). Эта часть отличалась от прочих тем, что
там служили верующие ребята. Пусть их было немного – человек10-15, но именно они
формировали атмосферу среди солдат. Я и тогда, и тем более сейчас считаю себя
человеком верующим. Пусть многие мои дела не говорят об этом, но лукавства не
было и нет.
Однажды, во
время тихого часа, сестра вызвала меня в коридор и сказала, что внизу ждет
посетитель. Спустившись, я увидел в холле парня в старой изношенной форме,
который ежедневно приезжал на кухню на лошади и забирал пищевые отходы для
дивизионных свиней. Кроме него никого не было – стало быть, именно он меня и
искал.
Мы
познакомились. Звали его Михаилом, служил он в той части, куда приписан и я. Они
там уже узнали о новом бойце и прислали его навестить калеку. Мы как-то быстро
освоились и даже стали своими. Теперь он каждый день заезжал навестить меня и
поговорить, привозил с собой молоко и пряники, книги. Еще через день приехал
монах – о. Фотий. Он окормлял верующих ребят, руководил ими. Со всех сторон я
чувствовал внимание, и это грело. Теперь я понимаю, что тогда эти новые для меня
люди ко мне просто присматривались. Но, видимо, я не был им чужд по духу, потому
как со временем внимание не ослабевало, а, напротив, усиливалось. Постепенно мы
переставали быть чужими.
Время шло, а
меня все не выписывали. Прошла присяга, ребят раздали по частям. Мои родные, не
найдя меня на присяге, обнаружили в госпитале и весь день я провел с ними здесь,
под тенью берез и лип. Говорили без умолку, а неоговоренных тем меньше не
становилось. Солнце приблизилось к горизонту, и я вновь остался один. Покатились
обычные дни.
Вскоре я
вышел из больничного заточения. Вновь оказавшись в учебке, приуныл. Кругом
незнакомые лица, уже сложившийся коллектив – было ощущение, что я отстал от
своего поезда. К счастью, на следующий день меня повели в штаб принимать присягу,
а это означало – готовят к отправке в свою часть. Старшим со мной был капитан
Попков – человек принципиальный, говоривший в лицо дураку, что он дурак,
настоящий офицер. Цирк устраивать не стали, я просто про себя прочитал текст
присяги, подписался под ним, а поджарый капитан крепко пожал мне руку. Через два
дня я попал в БТО.
БАЗА
Самое
интересное в моей армейской жизни начинается с этого дня. Жизнь не будет проще,
она станет совсем иной – яркой, интересной, полной проблемных ситуаций и
конфликтов, из которых я должен буду искать приемлемые выходы.
Первый
человек в новой части, с которым я познакомился, едва переступив ее порог – зам.
по воспитательной работе, или просто – замполит, майор Тихонов Александр
Петрович. Среднего роста человек, плотный, с медвежьей походкой и необыкновенно
пристальным взглядом, прост в общении, речь его изобилует шутками. Как-то в лоб
он мне предложил: “Если что-то в казарме будет происходить не по уставу, то ты
сразу приходи и говори мне”. До сих пор не могу понять его поведения в тот
момент, ведь он прекрасно осознавал, что я этого никогда не сделаю, так зачем
предлагал откровенно неприемлемое? Я же, наученный опытом, прикинулся простецом
и так же в лоб ответил: “Конечно, непременно!”.
С опаской я
зашел в новое для себя помещение, где предстояло провести остаток времени до
увольнения в запас. Тут было чисто и тихо, весь личный состав отсутствовал и
единственный человек, встретивший меня, был сержант Костя. Забегая вперед скажу,
что если бы не он, моя жизнь здесь была бы адом, потому как лишь с ним я нашел
доверительные братские отношения. Он и я помогали друг другу и морально и
физически. Поначалу он как-то сдерживал натиск, ограждал от наездов старшего
призыва. Спустя время я оценил, кто есть кто, оперился, немного оборзел, и уже
тогда я стал помогать ему.
Все дело в
том, что, как я говорил, весь контингент части делился надвое: верующие и
порядочные и те, кто их не любил. За что не любил? Думаю, и сами эти люди не
дадут ясного ответа. Такое отношение было вызвано тем, что вполне обоснованно к
верующим ребятам со стороны командования было более доверительное отношение: их
можно было оставить без присмотра и контроля, зная, что порученную работу они
выполнят в срок и качественно; их отпускали в увольнение в находящийся
неподалеку монастырь Оптина пустынь и они возвращались оттуда трезвые и ко
времени, без опозданий; они были честны, не воровали и не утаивали – за все их
качества ребят уважали. Спросишь, почему не все называли себя верующими? Это,
друг мой, налагало на такового определенные обязанности и ответственность.
Ежедневно, за полчаса до подъема и в течение 30 минут после общего отбоя
верующие ребята собирались в часовне, находившейся прямо здесь же, в казарме, на
общую молитву. Под часовню была переоборудована бывшая ленинская комната. Иконы
прислали из Оптиной, ремонт ребята сделали своими руками – кругом все было
начищено до блеска, ни пылинки, кругом отпечаток любви и заботы. Свои убеждения
эти люди доказывали делом – и без того короткий сон они урезали себе на час. Но
этим не ограничивалось. Все церковные посты ребята соблюдали без послаблений.
Это была их добровольная жертва, ведь от солдат поста не требуется, он всегда
должен быть полон сил. Вот и заключи сам, многие ли на деле способны верить?
Сознание
собственного бессилия и хилой воли в сравнении с православными ребятами, рождало
в их противниках злобу и желание пакостить. Костя был среди верующих старшим, а
потому принимал на себя все удары и претензии. Сдерживать этот напор ему было
чрезвычайно сложно, ведь весь его призыв был по ту сторону баррикад и лишь он
один – по эту.
С первого дня
моего пребывания здесь я влился в коллектив верующих ребят и сразу начал
испытывать давление со стороны остальных. Первое время всегда рядом был Костя и
до тех пор, пока я не освоился в казарме и не узнал людей, ограждал меня от их
нападок.
Самым сложным
теперь было научиться терпеть.
Каждый солдат
обязан ходить в наряды и эта обязанность всеми исполняется в порядке очереди или
по решению старшины. Наряд по роте состоит из дежурного по части (из числа
прапорщиков или офицеров), дежурного по роте (из числа сержантов) и двух
дневальных из числа рядовых. Задача дневальных – наводить порядок в казарме,
следить за комнатой для хранения оружия и отвечать на телефонные звонки. Для
несения службы дневальным оборудовано специальное место недалеко от входной
двери – тумбочка – небольшое возвышении квадратной формы. Пока один стоит на
тумбочке, второй наводит порядок, потом меняются, но никогда тумбочка не бывает
пустой. Дежурный по роте следит за несением службы дневальными, перемещением
личного состава, расходом оружия, сохранностью материальных средств. Наряд несет
службу 24 часа, затем происходит передача смены новому суточному наряду. В
наряде нельзя раздеваться и даже снимать сапоги, ремень, на который одет
штык-нож – отличительный признак членов наряда, нельзя снимать ни при каких
обстоятельствах. Спят в наряде лишь 4 часа. Наряд – дело весьма утомительное, у
дневальных потому, что много работы, у дежурного по роте потому, что большая
ответственность.
Первые два
месяца в базе я ходил в наряды дневальным. Было проще, когда дежурным со мной
заступал Костя. Хотя он не был менее взыскателен, чем другие, по крайней мере, с
ним у меня были человеческие отношения. Кроме него, остальные сержанты были из
числа неверующих. Попадая с ними в наряд, я чувствовал, с каким удовольствием
они говорили мне убрать туалет или заново мыть уже чистую лестницу. Бывало, мне
не разрешали идти спать, ссылаясь на то, что я плохо убрался, и я терял
драгоценное время сна из-за желания этих жалких людей показать свою власть надо
мной. Я же подчинялся только потому, что почитал устав обязательным для
выполнения. Тяжелее всего в подобных условиях было сознавать, что вот ты,
человек с высшим образованием, положивший для его получения много сил, старше
всех этих салаг на несколько лет, вынужден подчиняться их глупым приказам и
переламывать себя. Коробило, ломало и одолевало непреодолимое желание набить им
морду, но приходилось держаться. Сейчас я ясно вижу, какую добрую службу
сослужили мне эти люди. Не будь их, во мне не произошли все те добрые перемены к
лучшему, что имели место быть.
Шло время,
текли дни. Казалось, прошла вечность с тех пор, как я оказался в кирзовых
сапогах, а истекло всего лишь три месяца. Я окрылился, освоился на новом месте,
изучил досконально все обязанности не только дневального, но и дежурного по роте.
Как-то случилось так, что заступать дежурным было некому. Началась паника среди
командиров и взгляд старшины нечаянно, а может и осмысленно – не ведаю – упал на
меня. Заступил. Было страшновато, ведь ответственности как-никак много, но сутки
истекли без приключений. Через неделю история повторилась, и незаметно для себя
и окружающих я стал регулярно ходить в наряд дежурным. Дальше обернулось еще
интересней: совсем скоро мы с Костей стали дежурить почти попеременно, через
сутки. Было очень тяжело, ведь спать приходилось мало, но были и свои плюсы,
хоть и несравнимые с количеством минусов. С нарядами в армии связана масса
интересных историй.
Помню,
однажды стоял я в наряде в субботу, а по субботам в армии проводят ПХД –
парко-хозяйственный день. Смысл прост, в этот день везде моют, чистят, драят,
сушат, красят – одним словом, наводят марафет. Дневальным у меня был Аким
Проценко, здоровенный парень со Ставрополья. Жутко неповоротливый, каждым своим
движением он что-нибудь ломал и крушил. Думал он трудно, краснея во время этого
процесса до кончиков ушей. И вот этот Аким Александрович по моему указанию полез
протирать светильники над взлеткой (взлетка – длинный коридор в казарме, где
происходят построения всего личного состава). Через полтора часа кропотливой
работы он доложил, что все выполнил и попросил разрешения включить свет. Я дал
добро. Добрый парень включил автомат и пара здоровенных плафонов ухнула вниз.
Поначалу я с трудом осознавал, что произошло, а когда догнал, то гонял этого
красноармейца по казарме до тех пор, пока гнев не был подавлен усталостью.
Делать нечего, в таком виде наряд не примут, надо искать выход. На помощь в
таких ситуациях приходит солдатская смекалка. Живо спустившись на первый этаж, я
уговорил старшину 3 полка продать мне эти злополучные плафоны. Только я ступил
на порог казармы, как мой Аким с виноватым видом предлагает свою помощь в том,
чтобы водрузить светильники наверх! Денег у меня больше не было, поэтому же
пришлось лезть самому.
В другой раз
Аким учудил еще серьезнее. Дежурным по части с нами заступил молодой прапорщик,
мой ровесник, до беспамятства любивший настольный теннис. А потому, как только
мы пришли в казарму, с грозным видом он предупредил дневальных, чтобы к телефону
его не звали и не мешали играть. А кто ослушается, тот на всю ночь с зубной
щеткой пойдет чистить очки (очки – писсуары, ударение на первый слог). Аким не
понял:
-
А что сказать, если позвонят и спросят Вас?
-
Скажи, что дежурного по части на войну забрали – неудачно пошутил
прапор.
Сказано –
сделано. Довольный дежурный удалился, чтобы предаться любимому занятию, а
успокоенный Аким взобрался на тумбочку. Спустя пять минут нервно зазвонил
телефон. Флегматичный ставрополец поднял трубку:
-
Дневальный БТО рядовой Проценко…
-
Дневальный – спешно и как-то озадаченно раздалось в трубке –
позови-ка дежурного по части мне.
Аким
прекрасно помнил наказ своего прапора, но совершенно позабыл попросить
собеседника представиться. А зря… голос в трубке принадлежал заместителю
командира дивизии по тылу полковнику Диденко. Это был беспощадный хохол, не
щадивший ни рядового, ни офицера за провинность. Метнувшись было в сторону
спортзала, дневальный остановился и вернулся к аппарату.
-
Дежурного по части на войну забрали!
-
Что? Что ты несешь, дневальный?
-
Я Вам говорю, что дежурного по части нет, его забрали на войну –
уверенно произнес Аким.
На том конце
нецензурно выругались и бросили трубку. А через пять минут в казарме появился
патруль и обмякшего Проценко, еще не осознавшего в чем дело, уволокли в
комендатуру, где он и провел все следующие сутки.
Аким был из
числа молодого пополнения, которое поступило в ноябре-декабре, когда я только
начал заступать дежурным. По решению командования обкатывать их поставили меня и
до конца своей службы именно ребята из этого призыва разделяли со мной тяготы
несения службы в наряде. Лихо приходилось и мне с ними.
Как когда-то
я терял драгоценное время сна, так и мои нынешние дневальные недосыпали из-за
меня. Я постоянно помнил о своем опыте и следил за собой, чтобы не перегнуть
палку и сохранять к ним человеческое отношение. Прекрасно осознавая, что спустя
какое-то время они будут на моем месте, я старался обучить их тому, что умею. На
деле показывал им незаметные, но весьма существенные мелочи, без знания которых
приходится туго. Поначалу они просто изнывали от меня, бывало, даже плакали.
Как-то раз, в ответ на мои замечания молодой карел с характерным говором сказал:
“Ну, что еще я не сделал. Я протер и вымыл все в казарме. Наверное, я только
линолеум не отворачивал”. Мне было искренно жаль мучить их, но так было
необходимо. Ночи напролет, стоя на тумбочке, они учили наизусть Устав. Статья за
статьей мы привыкали друг к другу. Знаю, тогда они меня терпеть не могли. Но
время все меняло.
По ночам в
армии особенно сильно хочется есть. Это вполне естественно, потому что в тишине,
когда жизнь в казарме замирает, а со всех сторон доносится мирное посапывание,
мысли как-то сами собой сходятся на еде. И, надо сказать, заступая в наряд,
каждый хороший дежурный в первую очередь заботится о том, как он и с чем
проведет ночь.
Развод
суточного наряда происходит каждый день независимо от погоды в 17.00. К этому
времени на тротуаре, ведущем к плацу, в определенном порядке, выстраиваются
наряды всех частей дивизии.
-
Наррряяяд! Равняйсь! Смирно! К месту построения шагом-а-рш!!!
Красный от
напряжения помощник дежурного по соединению производит сильное впечатление.
Чистый мундир, отглаженный крепкой офицерской рукой до остроты линий, горящие на
солнце офицерские звезды – во всем видится подготовка и ответственность.
С последним
звуком его громогласного голоса барабаны начали отбивать дробь, а ряды военных в
такт чеканят шаг. На плацу наряд выстроился и оправился, готовясь к встрече
главного лица в дивизии на эти сутки – дежурного по соединении (коротко - ДС).
-
Наррряяяд! Равняйсь! Смирно! Равнение на право!!!
В полной
тишине слышно, как с той стороны навстречу друг другу, не жалея своих ступней,
идут навстречу друг другу два офицера. Кажется, от их шага дрожит земля. Зрелище
завораживающее. Далее идет доклад, проверка знания нарядом обязанностей и
внешнего вида.
В конце
развода следует прохождение торжественным маршем перед дежурным по соединению и
его помощниками. Теперь задача – быстрее остальных добраться до чипка, военного
магазина, объекта желаний всех служивых. Если повезет купить там пряников,
пирожков или еще чего съестного, то наряд пройдет хорошо. Не удастся, нужно
будет пробивать другие варианты, ведь не оставаться же на ночь без чая!
Но даже если
и удалось купить съестное, это еще не победа, ведь нужно в целостном виде
доставить все это в казарму и там надежно спрятать. А наш старшина уже ждет
наряд, зная, что служивые несут с собой снедь. Даже сейчас, по прошествии трех
лет мне дико вспоминать, что этот человек мог запросто отнять у солдат сладкое,
ему ничего не стоило забрать у ребят шоколадные конфеты, пряники – все то, что
попадало к ним так редко и составляло единственную радость. Тем не менее, это
было.
Когда
приходила ночь, и все засыпали, а до прихода проверки оставалось еще много
времени, можно было попить чайку со своими запасами. Чайников у нас не было и
приходилось греть воду с помощью “бульбулятора” – самодельного кипятильника. Его
мастерили или из двух лезвий или из сапожных подков, и были эти устройства
настолько мощными, что кипятили воду за мгновения. Правда, во время этого
процесса гул стоял, как от трансформаторной будки. Наслаждаться трапезой, когда
рядом стоит голодный солдат и буквально захлебывается слюной, я не мог. Или
делись, или не пей вовсе. Не пить я не мог, приходилось делиться. Кстати, это
со временем стало причиной серьезной размолвки со старшими и даже со своими
ребятами. Они считали, что своими действиями я их расслабляю, порчу дисциплину –
не положено разным призывам пить вместе чай, нельзя позволять им даже сидеть в
наряде. У меня были другие взгляды и я их отстаивал.
Еда. Сколько
же сил прилагает солдат, чтобы насытиться! Помню, как эту проблему решал я.
Однажды нас отправили на разгрузку в продуктовый склад. Тамошний начальник,
прижимистый и хитрый молдованин Илья Титыч Наливан, не любил солдат за их лень и
желание ничего не делать, и если бы ему было возможно обойтись без посторонней
помощи, то он и на порог своего склада не пустил бы ни одну пару сапог. Когда я
с ребятами прибыл в его распоряжение, то особого желания пахать на этого скрягу
тоже не было, но в тоже время не хотел долго терпеть его присутствие. Поэтому я
уговорил служивых быстренько выполнить весь отведенный нам объем работы и
удалиться в казарму. Сработали оперативно. Титычу это понравилось, и в знак
признательности он выволок нам из своих запасов 3-х литровую банку яблочного
сока, белого хлеба и чуточку сливочного масла. Вот уж чего мы никак не ожидали,
так это благодарности. С тех пор Титыч сам приходил за нами на утренний развод и
умолял командира выделить ему в помощь нас. Мы же работали усердно, за что
периодически вознаграждались хавчиком. Красота!
Помню, по
осени, когда яблоневые ветви гнулись под тяжестью спелых плодов, несколько
человек из нашей части, в числе которых оказался и я, отправили на “ПАЗике” за
фруктами. Недалеко от Козельска, километрах в 40-50, находится брошенная
деревня. Не знаю по каким причинам, но местные жители перевезли свои дома и
сараи, а на месте заселенного когда-то и обжитого места остались стоять лишь
яблоневые и сливовые рощи. Удивительно, что со временем деревья не дичали –
плоды на них были такой величины, что поначалу мы смотрели на них с тревогой и
опаской. Чего тут только не было – и красные, и розовые, и зеленые наливные
яблочки… А вкус! Нежная мякоть так и таяла во рту! Мы собирали яблоки в мешки, а
сливы в деревянные ящики и туго набивали ими наш маленький автобус.
Доброй памяти
майор Тихонов строго-настрого наказывал нам в первую очередь наполнять лучшими
яблоками мешки, предназначенные для нашей казармы. Я даже сейчас удивляюсь его
смелости и решительности. Бывало, в шутку покажет кулак и скажет: “Если только
не привезете ребятам яблок, я вас ошкурю”. А мы и рады стараться! Приедем с
яблок и через всю дивизию тащим на своих спинах мешков 5 для ребят, а со всех
сторон на нас смотрят с завистью голодные солдатские глаза. Придем домой, и уже
через мгновенье вся база хрустит, причмокивая и щурясь от удовольствия. И куда
бы мы не ехали, всегда, напутствуя нас, Александр Петрович, приказывал не
забывать о своих сослуживцах и по возможности везти им гостинцы.
Иногда мы и
грешили, становясь мелкими воришками. Надеюсь, Бог простит нас за это. Если бы
не пустой желудок и желание насытиться, наверное, и брать чужое потребности не
возникало. Периодически в Тулу из нашей дивизии отправлялись продовольственные
обозы – там мы закупали свинину, говядину, рыбу, кур, масло, кисель и еще много
чего. Вот там-то, мы и позволяли себе отрезать незаметно от больших шматков
сливочное масло, стащить пару-тройку рыбешек. Стыдно, но что было, то было. Зато
приятно было, когда, приехав в часть, мы с гордостью кормили всей этой нехитрой
снедью своих товарищей.
Email:
politeh-obninsk@yandex.ru
|
